Бывший футболист московского “Спартака” российский эксперт Евгений Ловчев дал интервью украинскому еженедельнику “Футбол“.
— Евгений Серафимович, если не брать во внимание резервного вратаря Леонида Шмуца, вы были самым молодым игроком в заявке на ЧМ-1970. Белой вороной в коллективе не были?
— Ни в коем случае. Т огда сборная комплектовалась по другому принципу. Сборная существовала как команда. Во-первых, мы очень много времени проводили на сборах. Это не три или семь дней как сейчас. Во-вторых, сложившиеся игровые связи. Вот, например, защита была армейская — Капличный, Шестернев, Афонин. В сборную вызывали одних и тех же людей, новых игроков могли ввести только точечно. И это как раз мой случай. В “Спартаке” и в высшей лиге я появился, можно сказать, 1 января 1969 года. У меня это в трудовой книжке записано. Если добавляли молодого человека, то я должен был сменить или занять чье-то место в составе. И так как “Спартак” в 1969 году играл очень удачно, занял первое место в чемпионате СССР, то на чемпионат мира поехали пять киевлян, пять грузин и пять спартаковцев (четыре спартаковца — Кавазашвили, Ловчев, Логофет, Киселев — авт.). Между собой ребята были очень дружны. И атмосфера была такой, что я не выдавливал никого. Возможно, если кого-нибудь я бы теснил, ко мне было бы другое отношение. Ребята меня воспринимали как одного из спартаковцев, которые пришли в эту сборную.
Знаете, я такой человек, который даже сегодня не называет Эдуарда Анатольевича Стрельцова Эдиком или Альберта Алексеевича Шестернева Аликом. Для меня они по-прежнему кумиры, хотя мне уже под семьдесят. Они звезды небывалой величины, я к ним относился с большим уважением, а они ко мне по-отечески. Тот же капитан Альберт Алексеевич Шестернев никогда не кричал, всегда только подсказывал.
— Способна ли была в Мексике сборная СССР повторить успех 66-го?
— Да, наверное. По крайней мере мне так казалось, потому что я был мальчишкой — в Мехико мне был только 21 год. Я спал и видел себя чемпионом мира. Но, прожив уже футбольную жизнь, я понял, что это не могло случиться по одной простой причине: уровень развития футбола в СССР. Воспитание детского поколения, футбольные поля, мячи, экипировка — все это не было поставлено на поток.
И потом эти пресловутые четыре минуты с Уругваем… Я начинал чемпионат основным игроком — вышел с первых минут в матче-открытии с Мексикой, выходил во втором матче с Бельгией, но потом играл Валентин Афонин. Я сразу хочу сказать, что не виню его. Просто так получилось, что он стал участником того злосчастного эпизода. Правый уругвайский нападающий Кубилья оказался на левом фланге, где был и Валя Афонин, когда мяч уходил. Хотя это с какой проекции смотреть — если показывать со стороны трибун, то мяч вроде и не вышел, а если со стороны поля — то ушел. Но главное здесь в другом: надо всегда играть до свистка. А ребята подняли руки и остановились. Кубилья выхватил мяч из-под ног Афонина, подал, и Эспарраго забил по сути в пустые ворота. На 116-й минуте таким образом все было предопределено.
А ведь мы уже надеялись, что Валерий Поркуян — Поркуша, как мы его называли — вытащит тот жребий, что нам нужен. Потому что по итогам группового этапа у нас получилась абсолютно одинаковая разница по всем показателям с мексиканцами. И в 1/4 финала мы должны были играть либо на своем поле, либо выезжать в другой город к итальянцам. По большому счету, судьбу первого места в группе решал орел и решка.
Команда уехала в горы на шашлыки и ждала весточки от Поркуяна. Мы не знали, как этот весь процесс происходил. И вот когда Валера вытащил нужный нам жребий, на центральной площади Мехико, где собрались тысячи мексиканцев, послышался громкий крик “Поркуа” — почему, по-нашему. А Валерка, ехавший к нам на такси, выскочил, наверное, за километр и размахивал счастливо руками, кричал и радовался, что мы остаемся в Мехико и будем принимать Уругвай.
Точно так все уже готовились к жребию с Уругваем. Оставалось всего четыре минуты, все верили в счастливую руку Поркуяна, но судьба решила иначе.
— Перед матчем со сборной Мексики в раздевалку сборной СССР зашли представитель “Адидаса” и его коллега из “Пумы”. Как на игроков повлиял финансовый допинг?
— Все немножко не так. Первое и основное. В Союзе игроки ничего не рекламировали и ничего не получали. Мы играли решающий матч отборочного турнира с турками. Выигрываем и выходим в финальную часть. Я куда-то ушел гулять. По возвращении узнаю, что все ребята втихаря от руководства подписали некий контракт с “Пумой”. Ко мне подходит Альберт Алексеевич Шестернев и говорит, что игроки получили по 100 долларов. Это сейчас смешная сумма, но на тот момент мы из поездки могли за эти деньги четыре чемодана шмоток привезти. Я расстроился, но Шестернев заверил, что на чемпионате мира контракт и со мной подпишут.
И вот в Мексике эти две компании, чуть ли не братские (ну почему же “чуть” — именно что братские, основанные братьями Адольфом и Хорстом Дасслерами; вот только к конкуренции эта характеристика не имеет никакого отношения. — ред.), старались провести свои рекламные компании не только непосредственно через сборные, но и через конкретных игроков. Был случай в 1974 году, когда вся сборная Голландии играла в “Адидасе”, а один Йохан Круифф выходил в “Пуме”, с двумя полосками, а не тремя.
В конце концов я подписал договор с “Пумой” в Мексике. Если вся сборная СССР выходит в “Пуме”, то сумма будет 100%, если хоть один человек наденет бутсы “Адидас” — урезается вдвое. За игры в группе, по-моему, обещали 100 долларов, за четвертьфинал — 200, полуфинал — 400, финал — 800. По тем временам космические деньги. 800 долларов стоила машина.
И с Уругваем, если не ошибаюсь, приключилась удивительная история. Я не играл и сидел на трибуне с представителем “Пумы” Драганом. Наши ребята выходят на разминку. Вышли все, но задерживается Муртаз Хурцилава. Только спустя пару минут появляется. в бутсах “Адидас”. Он, оказывается, втихаря подписал контракт с “Адидасом”. Очевидно, больше дали. В результате команда получила не всю сумму, а только ее половину. Я никогда не забуду возмущение этого Драгана! Хурцилава же подставил всю команду.
— Стартовый матч с Мексикой можно было выиграть или немецкий судья в любом случае не позволил бы хозяевам проиграть?
— Во-первых, немецкий судья показал нам пять желтых карточек. Я не скажу, что он подсуживал мексиканцам, но к нам относился подчеркнуто строго. Более того, до недавнего времени я считал себя первым человеком в мире, кто получил желтую карточку на мировых первенствах. Мне даже сказали, что тем самым я попал в Книгу Рекордов Гиннесса. Самое интересное, что за десять лет в высшей советской лиге я не получил ни одной желтой. А здесь получилась следующая вещь: правый мексиканский нападающий убегал от меня. Скорость у меня была приличная, чем я всегда пользовался. Я его догонял и перестраивался с одной стороны в другую, но задел его по пятке, и судья дал карточку.
Почему я себя ошибочно считал первым? Потому что до финальных игр 1970 года карточек вообще не было. Судья просто подходил к игроку — предупреждал устно или сообщал об удалении. Трибуны ничего не видели. И чтобы трибуны видели и меньше возмущались, кого предупреждают, ввели желтые и красные карточки.
(Вопрос не в этом — кстати, визуализация предупреждений зачастую ведет разве что к лишнему возмущению трибун. Важно, чтобы сами игроки осознавали, как именно их наказывает и чего вообще хочет арбитр! История вопроса очень проста: в четвертьфинале ЧМ-66 арбитр никак не мог выгнать с поля капитана сборной Аргентины Антонио Раттина — тот не понимал или делал вид, что не понимает, и упирался. Вскоре великого футбольного новатора Кена Астона осенило — при взгляде на светофор. — ред.)
Много лет спустя я встретился с журналистом Акселем Вартаняном, он для “Спорт-Экспресса” пишет. У него была кассета этого матча. И на записи видно, что еще раньше меня то ли Гиви Нодия, то ли Каха Асатиани был предупрежден (Асатиани — авт.). И я только третий по счету после них.
Стоит еще вспомнить, что в матче-открытии стояла неимоверная жара. Встречу проводили сразу после торжественного открытия чемпионата мира, которое назначили на 12 часов дня. И чтобы не стоять на этой 40-градусной жаре, наше руководство придумало, что вместе с капитаном Альбертом Шестерневым выйдут запасные ребята, а основной состав сидел и готовился в раздевалке. Возвращаясь к самой игре, я не скажу, что мы наиграли на победу. Играли не лучше хозяев.
— Бельгийцев обыграл один Бышовец? Сильнее него нападающие в Союзе во второй половине 60-х — начале 70-х были?
— Я с восхищением отношусь к Бышовцу. Он был и игрок выдающийся, и тренером стал выдающимся. То, что его сейчас не используют в России, связано только с тем, что руководители наших клубов сами не доросли до футбольного уровня.
Конечно, он нудноватый, когда начинает всех учить, но это не отменяет того, что он сильный специалист. А когда его журналисты “Светочем” язвительно называют — человека, который играл в футбол очень прилично и стал заметным тренером, где бы он ни работал, его команды всегда росли — да кто вы такие? Если бы не Бышовец, который выиграл Олимпийские Игры, может быть вы как журналисты никому не нужны были?
Если и были сильнее нападающие, то только киевские. Киевляне же трижды кряду стали чемпионами Союза -1966, 1967, 1968. Притом Бышовец с Мунтяном заняли место основных игроков, когда ведущие динамовцы уехали на ЧМ-1966. И у “Деда” Маслова была дилемма, что делать, если эти молодые ребята дают фору старикам — Сабо, Пузачу, Хмельницкому. Наш спартаковский Николай Осянин тоже был хорошим нападающим, но у динамовцев была целая тройка таких. Бышовец — интереснейший дриблер. Я молодым иногда говорю, чтобы они посмотрели, как Бышовец с левой ноги засандалил бельгийцам в девятку в Мехико.
— Кавазашвили считает, что Уругваю проиграли скорее не из-за нелепого гола Эспарраго, а из-за того, что руководство вывезло игроков в мексиканские горы на шашлык после группового этапа?
— Не думаю. Вот мы сейчас говорим о Бышовце как об индивидуально сильном футболисте, а Уругвай всегда славился яркими индивидуальностями, неслучайно же они дважды побеждали на мировых первенствах. У нас, к сожалению, не было единства в стиле футбола — все равно киевский, московский и грузинский футбол разнились. Мы до конца не выстроили игру, хотя были и выдающиеся люди, такие, как Шестернев.
— Текилой не злоупотребляли перед четвертьфиналом?
— Нет. Это исключено. В первую очередь мы были спортсменами и только потом уже гуляками. В Мехико мы жили изолированно, в крохотной гостинице с небольшим двориком и за забором. Фактически мы находились в замкнутом пространстве. Даже когда мы выходили на улицу, за нами бродила охрана, не наша — как бы чего не случилось. Но мы особо и не стремились “на волю”, жили как-то дружно.
— Почему на Уругвай тренерский штаб выставил пять защитников?
— Видимо, побаивались их нападающих. С другой стороны, мы забили четыре мяча Бельгии, два Сальвадору… Но знаете, более важный момент в данном случае заключался в деньгах. За этот чемпионат мира мы получили всего лишь суточные. А нам объявили, что по достижении прошлого результата, того, что был в 1966 году, ждут большие премиальные. Поэтому наш тренерский штаб плясал от печки — в защите отобьемся, а в нападении есть Бышовец, в середине поля Мунтян и что-нибудь в атаке да сложится. Тренеры действительно побаивались уругвайских нападающих.
— Анзор Кавазашвили вспоминал: в Мексике из-за высокогорья он долго не мог точно бросить мяч партнерам — тот улетал дальше ожидаемого. Какие трудности подстерегали полевых игроков?
— Я вам скажу такую вещь: это отговорки! Нас пугали среднегорьем, разреженным пространством, дышать сложно, устаешь быстро. Но все это развенчал Лобановский в 1986 году в том же Мехико. Тогда тоже говорили — жарко, невозможно много бегать. Но вы вспомните, что Лобановский сделал с венграми! Команда понеслась так, что на 4-й минуте счет уже был 2:0, а на 24-й 3:0. Шесть штук завалили венграм. Все говорили, что в Мексике трудно бегать, а Лобановский включил такую скорость, что у соперников голова кружилась! Я сам недавно был в Мехико на конгрессе ФИФА — это первый конгресс, который проводил Инфантино. Из рук Роналдиньо я получал для России Кубок Конфедераций. Разреженного воздуха в Мексике я не чувствовал.
— В Мексике футболистов уже проверяли на допинг. Как тогда это происходило?
— Я не помню, чтобы нас в 1970 году проверяли. На Олимпиаде-1972 — да. Каким-то жребием определяли двоих футболистов, и они шли сдавать мочу. Люди иногда после игры пописать не могли, так им давали пиво. Хотя мне вот лично не выпадало проходить проверку на допинг.
— У Хмельницкого был свой допинг — мексиканки. У спехами не хвастался? И где он их окучивал?
— Ой, это вообще такая история. Мы жили в одном номере, состоявшем из двух комнат. Генка Логофет, Пузач и я в одной. Хмельницкий в другой. И чтобы попасть в другую комнату, где жил Хмельницкий, нужно было пройти нашу комнату. После поражения от Уругвая нам объявили, чтобы мы пока не дергались, потому что якобы собираются подавать протест, но всем было очевидно, что он ничего не даст, потому что через три дня полуфинал. Я не знаю, как запустили девиц в гостиницу, но они все проходили через нас в номер к Хмельницкому, по несколько сразу! Я-то был молодой, у меня невеста, вот и не выступал по этим делам.
И вот когда мы уже собрались в автобус перед выездом в аэропорт, Хмель открывает окошко и кричит: “Стелла, сына назовешь Гриша в честь моего деда!” Хмель вообще был такой массовик-затейник, вокруг него всегда какие-то веселые истории происходили.
— Вы не сыграли в финальной части ЧЕ-1972. Почему?
— Травма. С конца 1971 года меня стала беспокоить задняя поверхность бедра — то, что сейчас косит некоторых спартаковцев. “Спартак” уехал во Францию, а я лег к Мироновой в ЦИТО — потому что в 72-м был чемпионат Европы, Олимпиада и Кубок Независимости Бразилии. Я был взрывной, скоростной игрок, поэтому часто надрывал или растягивал заднюю поверхность. И на момент финальной части Евро-1972 лечился.
— Бронзовые медали ОИ-1972 в Мюнхене. В коллекции медалей эта награда на каком месте?
— На первом однозначно. Золотую, серебряную и бронзовую медаль чемпиона СССР я отдал в великолепный спартаковский музей. Бронзовую медаль ОИ оставил сыну. Сколько мне там жить еще осталось. Это память!
— В день матча за выход в финал с Польшей в Мюнхене был совершен страшный теракт. Когда вы узнали об этом?
— С самого утра. С поляками предстояло играть в Аугсбурге. Из Олимпийской деревни нам нужно было выехать на железнодорожный вокзал, где мы садились в поезд из трех вагонов: один наш, другой — поляков, а посередине — вагон-ресторан. До Аугсбурга ехать недалеко.
Все эти события начались ночью и перетекли в утро. Известия распространились тут же — палестинские террористы захватили делегацию команды Израиля! Олимпийская деревня была так устроена, что в ее середине находился “блок питания”. Было объявлено, что в 12 часов палестинцы что-то там взорвут. А у нас в это время по графику обед. Ровно за пять часов до игры с Польшей. И вдруг говорят, что время переговоров с террористами продлено и взрыв откладывается.
Мы пришли на обед. Там видели, как на одном из балконов, где жила израильская делегация, появлялись палестинские террористы в черных чулках на голове с автоматами. Потом мы уехали на игру. Шла разминка на запасном поле. В этот момент сообщают, что Олимпийские Игры приостанавливаются. Нас завели в раздевалку и сказали, что игры не будет. Спустя несколько минут в раздевалку вбегает Гранаткин Валентин Александрович. Гранаткин был вице-президентом ФИФА, потом был Колосков, если помните. Это не из-за того, что их выбирали. Дело в том, что за победу в Великой Отечественной войне ФИФА место одного вице-президента выделила Советскому Союзу. И именно вице-президент отвечал за Олимпийский турнир по футболу. Гранаткин сказал, что давайте играть, а дальше разберемся.
Был дан стартовый свисток, хотя официально Олимпиада приостановилась. Олег Блохин в середине первого тайма забивал. Мы вели 1:0, но во втором тайме Дейна и Шолтысик провели два мяча, и мы проиграли.
Мы возвращаемся в Олимпийскую деревню, а там уже свет погашен. Напряженную атмосферу почувствовали еще на подъезде. Вернулись в тот момент, когда вертолеты взлетали. Как потом мы узнали, это была договоренность с террористами — их вывозили на аэродром, чтобы террористы могли улететь в Каир. Однако в аэропорту плохо сработали немецкие спецслужбы, и всех израильтян террористы перестреляли. (История теракта 1972 года заслуживает отдельного описания — авт.)
В результате Олимпийские Игры отложили на один день. На следующий день на Олимпийском стадионе провели траурный митинг. Мы туда не ходили — не только футболисты, вся советская делегация, потому что с Израилем у Советского Союза были сложные отношения.
В этой связи мне вспоминается одна история. В тяжелой атлетике уже тогда появился допинг. Болгары этим баловались. Потом их поймали, многих дисквалифицировали… Но перед Олимпийскими Играми наш тяжелоатлет Василий Алексеев, который допингом не пользовался, просто здоровый был мужик, установивший 80 мировых рекордов, получил в соперники Христо Плачкова, тот по результатам подобрался очень близко.
И вот когда Игры отложили на один день, как потом стало известно, случилась трагедия Плачкова. Он использовал такой кровяной допинг — это когда кровь забирается в определенный момент, а потом впрыскивается обратно, и эта процедура “выстреливает” в конкретный день и чуть ли не в конкретный час. Христо Плачков, которого очень боялись, получил две нулевые оценки. Алексеев победил.
— Матч за третье место с ГДР — настоящая комедия. Все знали о ничьей заранее, кроме Якубика?
— Это вранье! Никто не знал о ничьей. Все это произошло после основного времени, а не до начала встречи. Я участник тех событий и знаю все подробности. К тому моменту я уже стал звездой, лучшим игроком Союза. В той олимпийской команде было много новичков, включая ребят из “Зари”, а я был одним из лидеров. Так вот мы играли в нормальный футбол, выигрывали 2:0 после первого тайма. Во втором тайме они сравняли, никаких договоренностей. И когда мы после основного времени чуть-чуть под трибуну отошли и должны были выходить на дополнительное время, стали показывать друг другу нули. Вот здесь уже была договоренность. Но к этому регламент привел, который гласил, что в случае ничьей обе команды получают бронзовые медали. А за золото нужно было играть до конца, вот что удивительно.
В дополнительное время мы начали катать мяч на своей половине поля, а они — на своей. Кто-то из наших руководителей послал гонцов к тренерам, мол, что вы делаете. Когда награждали бронзовыми медалями на следующий день, трибуны нас освистали.
— С какой стати матч за бронзу проводили в 10 утра?
— А потому что в этот же день вечером играли финал Олимпийского турнира. На этом же стадионе.
— Стык ЧМ-1974 с Чили. Отказалось бы партийное руководство от матча в Чили, если бы дома хотя бы минимально победили 1:0?
— Не знаю. У меня было две версии, но Аксель Вартанян мне их развеял. Долгое время я считал, что еще до начала первой игры в Москве ФИФА предложил оба матча провести на нейтральных полях. Но наши не согласились. И когда сыграли 0:0 в Москве, только потом отказались ехать в Сантьяго. Оказывается, немного не так. Уже после этих 0:0 начались переговоры с ФИФА. И ФИФА предложила перенести игру на другой стадион в Чили. Но после домашних 0:0 наши руководители побоялись показать всему миру, что фашисты, военная хунта, которая убила Сальвадора Альенде, могут обыграть СССР. Я думаю, что если бы мы победили 3:0, то поехали бы без вопросов.
— Как спартаковцу игралось в команде Лобановского? Лобановский ни разу не намекал на переход в “Динамо“?
— Не намекали, а конкретно разговаривали. В 1974 году тренером сборной был Бесков, но после неудачной отборочной игры в Ирландии, когда Гивенс нам забил три мяча, сборную разделили — олимпийскую оставили на базе “Спартака“, потому что спартаковцы заняли второе место, а первую сборную отдали киевлянам, занявшим первое место в первенстве. Получается, Бескова понизили до олимпийской сборной, а главную команду доверили Лобановскому.
Именно в тот момент у меня начался серьезный конфликт с Бесковым. В 1975 году мы поехали на какой-то матч в Европу и в Брюсселе пересеклись с первой сборной. Юрий Андреевич Морозов, который был в тренерском штабе Лобановского, подошел ко мне и сказал, что Лобановский хочет видеть меня в первой сборной. А я уже с Бесковым завелся до такой степени, что сказал — заканчиваю с футболом! Хотя мне было всего 26 лет. Там целая история — я не поехал на сборы со “Спартаком“, но в конце концов вернулся, Старостин меня уговорил.
И вот Лобановский меня вызывает на отборочный матч в Швейцарии, где я, единственный спартаковец, должен сыграть с 10 динамовцами. До этого мы летали только рейсовыми самолетами, а здесь чартер. Летели мы из Киева, потому что сборная, естественно, базировалась в Киеве. Я некоторое время провел в Конча-Заспе, а по выходным дням Олег Блохин меня забирал, и мы катались по Киеву.
В Цюрихе мы выиграли 1:0. Так получилось, что минут за пятнадцать до конца я по левому флангу подключаюсь до центральной линии, разворачиваюсь и длинной передачей нахожу Вовку Мунтяна — он принимает на грудь, мяч бьется об землю, и Вовка забивает красивый гол. Я вам скажу: следующие 35 лет я жил тем, как забил мяч Швейцарии. Сколько ко мне ни подходило болельщиков, все отмечали, какой же гол я забил швейцарцам! И только лет десять назад подошел один москвич и сказал, какой же я пас отдал Мунтяну. Я был в шоке. Наверное, это было связано с тем, что в сборной играли все киевляне и только один спартаковец. И за меня больше болели, что ли.
И вот когда мы возвращались в Киев. Самолет был большой, мы расположились по одному на трех сиденьях. Я прикрыл глаза, но подсматриваю — Лобановский что-то говорит Базилевичу, они сидели всего в паре рядов от меня. Базилевич поднимается и идет ко мне. “Женя, мы хотим тебя пригласить в “Динамо” Киев!”! Конечно, я сразу не мог отказаться и не мог сказать, что не люблю киевское “Динамо”. К тому же, на самом деле, любил я киевское “Динамо”.
Пришлось смягчить разговор, дескать, мне надо с семьей посоветоваться, плюс болельщики и все такое. На что мне Базилевич говорит: “Какие болельщики, какая семья? Мы валютой платим за игры”! Я впервые столкнулся с тем, что деньги правят бал в футболе, потому что я был совершенно другим мальчишкой — мне за счастье было просто играть в футбол. Плюс какая-никакая, но уравниловка в советском футболе присутствовала, может, киевляне чуть больше получали, мы чуть меньше. Но что мы могли на те деньги купить? Особо ничего. В общем, приглашали, но я отказался.
— Одни из последних ваших матчей в сборной — четвертьфинал ЧЕ-1976 с Чехословакией. Просчет Лобановского или просто Чехословакия была сильнее?
— Этому предшествовала одна история. Лобановский был страшным математиком, он все просчитывал в футболе. Были выездные и домашние модели. Сейчас восхищаются тем, как прессингует “Барселона“, но Лобановский это все давно отработал — по команде Конькова “Динамо” начинало топтать, бежать и отнимать.
Мало кто помнит, но перед 1/4 финала с Чехословакией мы проводили товарищеский матч с ними, в марте месяце, в Кошице. К получасу игры вели 2:0. Чехословакия никакая. Мы их возили мордой по асфальту. К марту команда Лобановского уже обычно находилась в отличном состоянии. Но в той встрече произошел один интересный случай. Мы побеждаем, а чехи отходят на свою половину. Ну мы и катаем мяч, от левого до правого защитника, банально убиваем время. И вдруг судья свистит и отбирает у нас мяч. Мы ничего не понимаем. Судья говорит, что мы не ведем игру. Свисток за пассивное ведение игры! Затем ситуация повторяется. Судья свистит во второй раз и отдает мяч чехословакам. В итоге закончили 2:2, они забили два мяча в последние десять минут. Судья сбил нам игру. Впрочем, мы понимали, что намного сильнее чехословаков.
После матча был банкет. Лобановский на взводе, потому что это рушило его игровые принципы. Он подошел к судье за разъяснением. Я видел и слышал этот разговор. Судья венгр ответил, что свистел из-за пассивного ведения игры. На что Лобановский недоуменно отвечал: “Мы не ведем? Или они, которые отошли на свою половину поля и стоят?” Имел место такой спор.
По иронии судьбы, жребий в четвертьфинале определяет нам чехословаков. Я эту историю рассказал для того, чтобы вы поняли — мы не сомневались в победе! Даже когда мы проиграли первый матч в Братиславе 0:2, были уверены, что дома возьмем свое. Но Чехословакия очень сильно прибавила и неслучайно стала в 1976 году чемпионом Европы.
Ах да, это же был 1976-й год, когда Лобановский попросил о проведении двух чемпионатов — весеннего и осеннего и чтобы после первого чемпионата никто не вылетал: Лобановский готовил команду на Олимпийские Игры и чемпионат Европы, причем Олимпиада котировалась выше.
И когда мы даже вылетели от чехословаков, никто трагедии не сделал, хотя это было непонятно. Потом же киевляне по весне вылетели еще и от “Сент-Этьена” в Кубке чемпионов. Практически во всех товарищеских матчах сборной играли динамовцы, готовившиеся к матчам Кубка чемпионов, а мы, москвичи — я, Сахаров, Астаповский, Минаев, Максименков — практически только тренировались. Я пришел к Лобановскому и попросил, чтобы он меня отпустил в “Спартак“. А для него это было дико — как игрок может прийти с таким заявлением?! Таким образом я его настроил против себя. Только за два дня до старта Олимпийских Игр я узнал, что не еду в Монреаль. Вместо меня взяли Кипиани. Но ему тоже не дали сыграть, и он был очень обижен на Лобановского.
— Кроме двух чемпионатов в 1976 году, в советском футболе вводили лимит на ничьи, внедряли серию пенальти. Хотя бы один эксперимент воспринимался футболистами нормально?
— Нет. Это были дикие, совершенно дурацкие эксперименты. Руководители не знали, как бороться с договорняками. Лимит ничьих вообще просуществовал одиннадцать лет. Тогда же за победы начислялось не три очка, а два. Федерация постановила лимит ничьих на 8 матчей, а затем на 10, то есть очки командам начислялись лишь за первые 8/10 ничьих в чемпионате, а за последующие — не начислялись.
А серию пенальти, кстати, из-за меня же и отменили. В первый год было принято решение, что пробиваются 11-метровые, пока кто-нибудь не выиграет. Считай, как буллиты в хоккее, и это еще куда не шло, хотя и это было безобразие, из-за которого тренеры седели, а вратари в транс впадали. Но через год приняли более идиотское решение: после ничьей серия пенальти, но только по пять ударов. И в случае ничьей обе команды получают по очку! Вот это вообще было издевательство.
И тогда мы стали договариваться. Один из первых матчей, закончившийся вничью — с “Шахтером“. Толя Коньков был капитаном “Шахтера“, я — капитаном “Спартака“. Я подхожу к нему: “Ну что, делаем ничью?”. Он кивает утвердительно. — “По три забиваем?” — Договорились. Я говорю Генке Логофету, чтобы смазал. “Без проблем”, — отвечает. Мы сыграли 3:3 и по очку получили.
Через месяц игра с “Динамо” (Тбилиси) в Москве. Ничья. Я подхожу к Кахе Асатиани. Сразу отмечу, я никогда не играл договорные матчи! А эти случаи я договорняками не считаю. История повторяется. Договариваемся забить по три удара. Я по старинке к Генке Логофету, чтобы тот промахнулся. Но он вскипел: “Да иди ты! Я “Шахтеру” не забил”. Пришлось мне, последнему пробивающему, не забить. А этот матч транслировали по телевизору. Я подхожу и бью чуть ли не в сторону углового флажка. Стою и смеюсь.
Через день после игры Старостин говорит, что у меня будут большие проблемы. Мне грозила дисквалификация. Я спросил, почему. “Ты издевательски смеялся после незабитого пенальти”, — слышу. Я ответил, что это был нервный смех из-за того, что не попал по мячу. Но меня так никуда и не вызвали. КДК после этого удара отменила серию пенальти.
— Почему “Торпедо” сдало матч “Арарату” в Ереване в 1976-м, слив “Спартак” в первую лигу? (и не только. Перед этим “Локомотив” уступил “Шахтеру“, а ЦСКА — “Днепру” — ред.)
— Потом я Максименкову в сборной в Антверпене, когда он начал смеяться по поводу, что “Спартак” вылетел, сказал, что он продажная тварь. Дело в том, что за тур до того с Ереваном встречалось московское “Динамо“. Играли по снегу и сыграли 0:0. После сезона многие футболисты, например, киевские игроки ехали в Кисловодск в санаторий Семашко, московские — в санаторий Орджоникидзе. Там я встретился с динамовцем Мишей Гершковичем. Он мне клялся, что “Динамо” (Москва) не сдавало игру. Я был на той игре и видел, что “Динамо” играло честно, а вот “Торпедо” открыто сдало нас.
Но не в этом все дело, понимаете. У нас была слабая команда. И тренеры были слабые во главе с Анатолием Крутиковым. В том осеннем чемпионате 1976 года вообще была целая цепочка договоренностей. И вообще надо говорить — наш советский футбол был очень болен этим!
— Как думаете, существуй чемпионат СССР сегодня, кто-нибудь смог бы составить конкуренцию “Шахтеру“?
— “Спартак” и “Зенит“. Откровенно говоря, я не считаю, что донецкий “Шахтер” сегодня лучший. Все идет от чемпионата. Если чемпионат слабенький и не нужно много раз напрягаться, то уровень команды, которая лидирует, все равно будет пониже. Когда был единый чемпионат и были такие команды, как “Динамо” (Киев), “Динамо” (Тбилиси), да тот же “Шахтер“, упертые “Пахтакор” и “Кайрат“, уровень первенства был очень приличным. А когда оспаривают первое место только киевское “Динамо” и “Шахтер“, это не то. В России помимо “Спартака” и “Зенита” есть еще ряд сильных команд, вот даже “Краснодар” записался в число лидеров. Я не уверен, что “Шахтер” сейчас был бы первым. Единственное, у “Шахтера” хорошо налажена система, бразильское направление работает. Конечно, в определенные моменты “Шахтер” был лучшей командой Восточной Европы, но не думаю, что сейчас.
А закончить я хочу другим. В 2012 году от “Маяка” (ранее всесоюзная радиостанция — ред.) я вел репортажи с чемпионата Европы. И получил колоссальное удовольствие от Киева, от того, что нашел Володьку Мунтяна — мы съездили к нему на дачку, в баньку сходили.
Интересную вещь расскажу про поход в ресторан. За полгода до Евро-2012 “Комсомольская правда” наградила Андрея Воронина титулом “Джентльменом года” в России. Я участвовал в этом мероприятии и познакомился с Андреем. И вот представьте картину. С Володей Мунтяном сидим в ресторане с красивым видом на Днепр, на следующий день после игры Украина — Швеция. Со спины подходит человек и здоровается. Я оборачиваюсь и вижу Андрея Воронина. Он такой: “О, с великими посижу”! Я удивленно спрашиваю, как так? “А нас Блохин отпустил”, — отвечает Андрей. Я был ошарашен. Чемпионат Европы только начался!!!
Но это лирическое отступление. Потом мы заехали к Володе Онищенко. И я хочу сказать, что эти люди для меня как братья. Когда Федя Черенков умер, Вовка Мунтян позвонил и попросил передать соболезнования от всех динамовцев. И я хочу передать через вас всем динамовским ребятам огромный привет, хочу пожелать всем крепкого здоровья. Для меня киевляне — родные люди!
Источник: Динамо Киев от Шурика